Том 3. Письма 1924-1936 - Страница 24

К оглавлению

24

Жму ваши руки. Ждите вестей… хочу… о победе.

Николай.

4июля 1931 г.

69
Р. Б. Ляхович

27 июля 1931 года, Москва.

Милая Роза!

Только что прочли твое письмо от 24/VII-31 г. С удовлетворением прочли о твоем твердом решении приехать к нам в гости. Это самое главное. Ремонтируй себя и приезжай. Тогда обо всем и много поговорим. Ты ошибаешься, когда думаешь, что я тревожусь о рукописи. Тревоги нет. Разве можно тревожиться, когда за дело взялись Петя и ты?

Мною закончена пятая глава и отдана в перепечатку. Четвертая глава тоже перепечатывается. В настоящий период производство прекращено по техническим причинам. В Москве очень жарко, и никакими силами нельзя сагитировать секретарей взяться за карандаш. Они едва дышат.

Райком работает. Сегодня выходная и загорает за Москвой. Владимир поступил в Химико-технологический институт в весенний прием и учится. Лена уехала к родным. Жигирева отозвалась. Она заместитель ректора комвуза в Ленинграде. Завязываем с ней переписку. Молчала 8 месяцев.

Интересно, Роза, живет ли в Харькове Паньков? Этот «европеец» обещал мне всемерное содействие в литработе, но… тебе все понятно.

Переезд Пети в Артемовск — это сложная пертурбация. Не знаю, как он на нее реагирует. Жду от него письма.

Смотри, старушка, не должно быть никаких объективных причин, мешающих твоему приезду. «Даешь Москву, и никаких гвоздей». Привет от всей организации. Жму лапу.

Николай.

P. S. 1) Лето провожу в Москве.

2) Операция глаз под вопросом.

3) Состояние здоровья вдоску слабое, но… еще протянем малость.

До свидания.

Москва, 27 июля 1931 года.

70
А. А. Жигиревой

25 октября 1931 года, Москва.

Милая Шура!

Вчера получили твое заказное письмо. Несколько недель тому [назад] я написал тебе большое письмо, не знаю, получила ли ты; после этого, правда, не писал. Оправданием тому служит моя ударная работа. Все свои силы я устремил на то, чтобы закончить свой труд, а это в моих условиях очень и очень трудно. Все же, несмотря ни на что, работа закончена. Написаны все девять глав и отпечатаны на машинке. Сейчас произвожу монтаж книги и просматриваю последний раз орфографию и делаю поправки. В ближайшие дни я вышлю тебе посылкой все напечатанное. Ты ознакомишься прежде всего сама, а потом, милый друг, прошу тебя передать работу квалифицированным мастерам слова и в редакцию, где будет произнесен приговор моему труду.

Как только прочтешь, то напиши свой чистосердечный отзыв и, конечно, не скрывай от меня, если работа будет нехороша, я верю твоей искренности, Шура; я слыхал о большом бюрократизме в редакции, где рукописи тонут в портфелях, тем более что редакции завалены ими в связи с походом ударников в литературу.

Ты писала о товарище Романе, если он действительно пожелает отдать свое время на просмотр работы, это будет хорошо.

Шурочка, если ты не сможешь продвинуть в редакции просмотр моей работы или вообще с этим делом будут большие затруднения, то, ознакомившись с работой, прошу переслать ее мне. Я буду сам начинать «хождение по мукам».

Всего несколько дней, как я выбрался из тяжелого недуга. Мое физическое состояние надавило на девятую главу тяжелым прессом. Она получилась не так, как я хотел.

Она должна быть шире и полнее и вообще должна быть ярче. Но, Шурочка, разве хоть один товарищ писал в такой обстановке, как я? Наверно, нет.

У нас в комнате сейчас 8 человек. Мама тяжело переболела и сейчас ходит еле-еле. У Раи на фабрике прорыв, так что дни и ночи ее проходят там. В этом же оправдание ее молчания. Уходит в 6 ч. утра и приходит в 2 час[а] ночи.

Несмотря на то, что писем тебе не пишем часто, все же тебя никто из нас не забывает и шлют свои приветы.

Итак, Шурочка, через несколько дней, в крайнем случае через две недели, ты получишь мою работу. Я буду с нетерпением ждать от тебя писем с отзывом о ней.

Я очень критически отношусь к написанному, где много недостатков, но ведь это моя первая работа. Если ее не угробят по первому разряду, если она не окажется литературно неценной, то это будет для меня революция.

Итак, милый товарищ, жму крепко твои руки. Письма с рукописью не буду посылать. Смотри же, не забудь, что я с большим нетерпением буду ожидать твоего отзыва.

Твой Николай Островский.

Москва, 25 октября 1931.

71
А. А. Жигиревой

16 ноября 1931 года, Москва.

Милая Шурочка!

Наконец-то просмотрел рукопись и посылаю тебе ее для просмотра и для вынесения приговора о ней знающими людьми. В общем, сделай все, о чем я просил тебя в предыдущих письмах. Буду ждать результата с нетерпением.

В скором времени напишу тебе большое письмо. Сейчас молчу, так как сильно устал.

Привет тебе от всех моих домашних. Мать болеет, а Катя и Рая все заняты, не могу никого мобилизовать.

О книге, прошу, пиши самую правду, а также как живешь?

Жму крепко твои руки

Н. Островский.

16/XI — 31 г.

72
А. А. Жигиревой

9 декабря 1931 года, Москва.

Шурочка, милая!

Твое письмо сейчас получил. Милая! Если бы мне не так тяжело писать, сколько бы писем я тебе, моему другу, написал бы! Я с большим волнением ожидал от тебя письма. Твоего впечатления о книге.

Шурочка! Я не в силе в письме описать, в каких условиях писалась книга… Шурочка, книга была бы несравненно лучше, она должна быть лучше, если бы не невыразимо тяжелые условия. Не было кому писать, не было спокоя, не было ничего. Я не могу себя расстреливать, не пытаясь проверить еще возможность быть партии не балластом. Я берусь за литучебу всерьез. Я ведь почти безграмотен в литучебе, и я знаю, что смогу написать лучше. При упорной учебе, при большом труде можно дать качество. Но это возможно лишь при условии, если меня не постигнет грубый разгром в редакциях, если меня с первых ступенек не швырнут за дверь. А это я ожидаю, так как чувствую всю слабость труда. Ты одна знаешь мою трагедию, но редакции знают одно — качество. (Писать такой бедноте, как я, трудно.)

24